Vytas заявил, что я должна обслуживать его друзей, и я ушла гулять в парк.
Austė, а чё ты так копаешься? Пацаны через полчаса будут, а у нас коня не валялось. Поторопись, пожарь картошку с луком, как они любят, достань солёные огурчики, те, что мама передавала. И сало нарежь тонко, красиво, а не ломтями, как в прошлый раз.
Витас стоял в дверях кухни в домашних спортивных штанах и растянутой футболке, поглядывая на часы. Австė только что вошла с двумя тяжёлыми пакетами продуктов, медленно опустила их на пол. Пакеты глухо стукнули о плитку. Плечи ныли, ноги в зимних сапогах горели, смена в магазине сегодня была адской перед праздниками люди, будто с цепи сорвались, сметали с полок всё подряд.
Витас, какие пацаны? тихо спросила она, расстёгивая молнию на пуховике. Пальцы замёрзли от ветра, пока она ждала автобус. Пятница, вечер. Я еле живая. Думала, просто поужинаем и фильм посмотрим.
Ох, начинается, муж закатил глаза и вздохнул. «Еле живая», «устала». Все работают, Австė. Я тоже не на печи лежал. Сергей звонил, они с Толием и Витей мимо проезжали, решили зайти. Сто лет не виделись. Что, друзей на порог не пускать? Это, кстати, неуважение.
А меня предупредить нельзя было? Днём позвонить?
Да спонтанно получилось! Чего ты проблему на ровном месте раздуваешь? Дело закуску организовать. Они же не едут, а пообщаться. Бутылочка у нас есть, в баре стоит. Ты главное стол накрой быстро. Салат какойнибудь, «Оливье» или крабовый, как обычно. И горячее обязательно, мужики голодные.
Австė смотрела на мужа, чувствуя, как гдето в солнечном сплетении надутый шар обиды. «Как обычно» значит, ей без минуты присесть, стоит к плите, метаться между мойкой и сковородкой, строгать салаты, накрывать стол, а потом весь вечер подносить чистые тарелки, уносить грязные, следить, чтобы у «пацанов» был хлеб, слушать их сальные шуточки и громкий гогот. В конце, когда они уйдут за полночь, останется гора посуды, прокуренная кухня и липкий пол.
Витас, я не буду готовить, твердо сказала она, глядя в глаза. Я устала. Хочу в душ и спать. Если друзья голодные, закажи пиццу. Или пельмени свари сам.
Витас на секунду замешкался, брови поднялись.
Ты чего, Austė? Какая пицца? Парни домашнего хотят. Я уже обещал, что моя хозяйка стол накроет. Сергей до сих пор вспоминает твои беляши. Не позорь меня перед людьми. Что они подумают? Что я жену построить не могу?
Построить? переспросила Австė, чувствуя холодок по спине. Я тебе что, новобранец на плацу? Или прислуга?
Не передергивай! Витас начал злиться, голос стал жёстче. Ты женщина, хозяйка дома. Это твоя прямая обязанность гостей встречать. Я зарабатываю деньги, в дом всё несу. Имею я право раз в месяц с друзьями посидеть нормально? Чтобы жена ухаживала, подносила, уют создавала? Или я многого прошу? Разбирай пакеты, курицу в духовку, пока чистишь картошку. И водку в морозилку убери, чтобы запотела.
Он развернулся, пошёл в гостиную, бросив: И причешись, а то выглядишь как чучело огородное. Витек с новой дамой может быть, не хочу, чтобы ты на её фоне бледно смотрелась.
Дверь в комнату не закрылась, оттуда послышался телевизор. Витас уселся на диван, считая разговор оконченным. Для него всё было решено: жена получила указания и сейчас, как верная подруга, бросится на кулинарную амбразуру.
Австė стояла в коридоре, слушая диктора новостей. Она медленно сняла шапку. Волосы, действительно растрёпанные, упали на лицо. «Чучело огородное» звенело в ушах. Двадцать лет брака. Двадцать лет она старалась быть идеальной хорошей хозяйкой, заботливой женой, понимающей подругой. Она терпела его гаражные посиделки, маму с бесконечными советами, разбросанные носки и претензии, что суп недосолен. Думала, что это и есть семейная жизнь компромиссы, терпение, сглаживание углов.
Она посмотрела на пакеты: курица, овощи, молоко, хлеб. Всё тяжёлое, оттягивающее руки.
Австė наклонилась, но не чтобы разобрать сумки. Снова застегнула молнию, надела шапку, поправила шарф.
Витас, крикнула она в комнату.
Ну что там? Соль не нашла? В верхнем ящике. он не отрываясь от экрана.
Я ухожу.
Куда? он наконец повернул голову, искренне недоумевая. В магазин? Забыл чтото? Хлеба взял, майонез есть?
Нет. Иду гулять. В парк.
В какой парк? Витас даже встал с дивана. Ты сдурела? Время семь вечера, темно, холодно. Гости через двадцать минут! Кто стол накроет?
Ты, спокойно ответила Австė. Ты позвал, ты и накрывай. Картошка в сетке под мойкой. Курица в пакете. Нож в подставке. Рецепт найдёшь в интернете.
Оля, стой! закричал Витас, вскакивая. Что ты устроила? Какой парк?! А ну вернись! Раздевайся и иди на кухню! Я кому сказал!
Австė уже вышла, захлопнув тяжёлую металлическую дверь. Щелчок замка прозвучал как выстрел. Она быстро спустилась по лестнице, не дожидаясь лифта, опасаясь, что Витас выскочит и затащит её обратно. На площадке было тихо он, видимо, был шокирован её уходом.
На улице мелкий колючий снег, ветер забрался под воротник. Внутри её всё горело от адреналина и странного давно забытого чувства злой свободы. Она шла быстро, почти бегом, подальше от дома, от освещённых окон, где, наверное, муж сейчас придумывает, что сказать друзьям.
Парк находился в двух кварталах старый городской парк с широкими аллеями и высокими липами, теперь черными и голыми, качающимися на ветру. Людей было мало: редкие прохожие с собаками, спешащие домой работяги, пара подростков на скамейке, уткнувшихся в телефоны.
Австė свернула в боковую аллею, где фонари горели через один, создавая причудливую игру теней на снегу. Только сейчас она замедлила шаг, дыхание сбилось, сердце колотилось в горле.
«Что я наделала?» пронеслась паника.
С детства её учили быть тихой: «Стерпится слюбится», «Молчание золото», «Муж голова, жена шея». Мама говорила: «Austė, не перечь, будь мудрее. Мужчину надо кормить и хвалить, тогда в доме лад». И она кормила, хвалила, даже когда Витас садился ей на шею.
Телефон в кармане завибрировал. На экране фото мужа, подпись «Витас». Она сбросила вызов, но он позвонил снова. Она нажала кнопку выключения, погрузив телефон в карман. Тишина, только ветер и скрип снега под сапогами.
Она подошла к пруду, где вода была незамерзшей, утки плавали, у берега тонкая кромка льда. Вспомнила прошлый раз, когда пришли друзья: Толя напился и разбил её любимую вазу, подарок сестры. Витас лишь рассмеялся: «Ну, на счастье! Не реви, новую купим». Новую так и не купили. Сергей в тот вечер, когда она убирала грязные тарелки, хлопнул её по бедру и подмигнул: «Везёт Витасу, такая баба безотказная, и накормит, и приласкает». Она молчала, улыбнулась натянутой улыбкой и пошла мыть посуду. «Не позорь меня перед людьми».
Не буду, прошептала Австė в темноту. Больше не буду.
Она шла дальше по аллее. Мороз щипал щеки, но это было даже приятно. Голод напомнил, что еда не была. В центре парка светился маленький киоск с кофе и выпечкой. Австė подошла к окошку.
Добрый вечер, улыбнулась девушкапродавщица в вязаной шапочке. Чего желаете? Погреться?
Капучино, пожалуйста. И улитку с корицей, и сэндвич с курицей.
Отличный выбор, сейчас разогреем.
Австė обхватила горячий стакан замёрзшими ладонями, тепло разлилось по пальцам. Она села на скамейку под фонарём. Сэндвич был горячим, сыр тянулся, курица сочна. Это был самый вкусный ужин за годы, потому что она ела его одна, в тишине, никому не угождая. Смотрела на падающий снег, пила кофе и чувствовала себя живой.
Мимо прошла пожилая пара, держась за руки. Дед рассказывал, бабушка смеялась, поправляя ему шарф.
Куда ты распахнулся, Сашка, простудишься, ласково пожурила женщина.
Да мне жарко с тобой, Галя, отшутился дед.
Австė думала: «Будет ли у нас с Витасом так? Будем ли мы гулять в старости рука об руку?». Ответ пугал. Скорее всего, он будет идти впереди, ворчать, а она будет тащить сумки и думать, что у него болит поясница.
В кармане снова пискнуло часы показали, что она прошла 10000 шагов. Ирония судьбы. Она ушла из дома, чтобы выполнить норму активности.
Два часа прошло. Австė обошла парк три раза. Ноги гудели от долгой ходьбы, кофе был выпит, булка съедена. Холод пробивался под пуховик. Пора было возвращаться, иначе ночевать на скамейке.
Вернувшись, она подошла к подъезду. Свет горел в квартире: и на кухне, и в гостиной. Она поднялась на лифте, достала ключи, руки дрожали. Глубоко вдохнула, как перед прыжком в воду, и открыла дверь.
В нос ударил запах подгоревшего масла, табачного дыма и дешёвого одеколона. В прихожей стояли чужие ботинки, значит, гости всё же пришли. На вешалке гора курток. Из кухни слышались громкие голоса и смех.
Ну я ей и говорю: ты берегато не путай! голос Сергея. Баба должна знать своё место! А Витас молодец, не растерялся!
Австė сняла сапоги, повесила пуховик и пошла на кухню. Картина была удручающей: стол завален открытыми банками «шпрот», нарезанной колбасой, лежащей на газете, в центре сковорода с чёрной, обугленной картошкой, вокруг пустые бутылки пива и недопитая бутылка водки.
За столом сидели трое: Витас, Сергей и Толя. Витя сидел к двери спиной, размахивая вилкой с маринованным огурцом.
Да она просто в магазин побежала, врал он. За деликатесами. Ща придёт, накроет поцарски. У меня Австė золото, просто застенчивая.
Австė кашлянула. Три мужчины повернули головы.
О! Явилась, не запылилась! воскликнул Сергей, расплываясь в широкой улыбке. Хозяюшка! А мы тут уже заждались! Витас говорил, ты за коньячком бегала?
Витас медленно обернулся, лицо раскраснело, глаза мутнели. Увидев жену, сперва испугался, потом вспомнил, что он «хозяин», и нахмурился.
Ты где ходишь?! рявкнул он, пытаясь встать, но упал обратно. Пацаны сидят, ждут! Жрать нечего! Картошка сгорела! Ты меня подставила, Австė!
Австė посмотрела на грязные лужицы пива, на окурки в своей любимой чашке. Добрый вечер, мальчики, сказала она холодным тоном. Банкет окончен.
В смысле? недопонял Толя. Мы только начали. Австė, ну ты чего, нормально же сидим. Сделай яишенку хоть, а? Картошка у Витаса смерть желудку.
Я сказала всё вон, повысила голос Австė. Время десять. Мне завтра на работу. Витас, провожай гостей.
Ты ты мне тут не командуй! Витас ударил кулаком по столу. Вилка подпрыгнула и упала. Это мой дом! Мои друзья! Ты кто такая, чтобы их выгонять? Иди на кухню и готовь! Иначе
Иначе что? шагнула вперёд Австė. Ударишь? Давай. Только учти, я сразу вызову полицию, подам заявление и развод завтра же. Ты этого хочешь?
Тишина повисла в кухне. Даже пьяный Сергей перестал улыбаться. Они никогда не видели Австė такой уверенной, холодной, словно струна, с глазами, в которых читалась сила.
Витас, пробормотал Толя, вставая. Может, правда пора? Жены тоже волнуются.
Сидеть! рычал Витас. Никто никуда не пойдёт! Жена всё исправит. Австė, я считаю до трёх. Раз
Считай до миллиона, ответила Австė, открыв форточку. Холодный воздух ворвался в прокуренное помещение. Проветривать надо. Воняет, как в хлеву.
Ты ты совсем страх потеряла? ВитасNuo tos dienos Австė negrįžo į šeimos vaidmenį, o Vytas liko vienas su savo tuščiu namu ir skambančiu tylos šauksmu, kuris tapo jo nauja kasdienybe.
